Масленная Наталья Карповна

О себе

Я родилась в 1924г. в селе Подобное Маньковского р-на Киевской обл.  У меня был 1 брат и 5 сестер, но все они были старше меня и жили отдельно.

Голодомор, 30-е годы

Во время Голодомора 1932-33 гг. умерло еще 3 сестры (20, 8, 6 лет). Помню, село опустело, не было ни собак, ни котов - люди их поели. Если сдыхала лошаль, то ее тоже съедали. Случаев каннибализма в нашем селе не было. Улицы и дворы заросли бурьяном в человеческий рост, так что невозможно было пройти. В то время семьи были многодетными, и были такие дома, в которых умирало по 9 человек. Их всех хоронили в одной яме, как дрова какие-то, на сельском кладбище. Никаких табличек с указанием имен не ставили. Если сейчас поеду туда, то, наверно, и то место не найду. В живых осталось около 30% населеня деревни. В основном мы питались травой: нарезали, варили в кастрюле и ели. Соли, спичек не было. Хаты не топили, огонь брали друг у друга, если видели, что у кого-то горит огонек в окне. Моих родителей и меня спасла одна из старших сестер, которая была замужем за председателем колхоза. Она подкармлиавала, так, чтоб ее муж не знал: собирала что-нибудь поесть и приносила по ночам. Если бы не она, мы бы умерли от голода. Школа в 1932-33 гг. не работала. Колхозные поля тоже почти не обрабатывались. В 1934 году жизнь более-менее наладилась и люди засадили огороды.

Я закончила 8 классов; стала пионером в 5 классе. Мы помогали по дворам, нянчились с детьми в садике. Игр у нас не было, как у современных детей, а играли в кошки-мышки, прятки, пели, ходили на ставок. Евреев у нас в селе не было, они жили в городе. Село было украиноязычным, и все документы были тоже на украинском. В Киеве я ни разу не была. Повзрослев, я поступила в педагогический техникум в с.Таленки в 40 км от нашего села, вступила в комсомол и затем мечтала поступить в университет и стать учителем. Но война перечеркнула все планы.

В июне 1941 года мне было 17 лет. На выходные мы ушли домой, оставив при техникуме одежду, книги, чемоданы. Забрать их уже, конечно, не смогли. Объявление о войне я услышала по радио в конторе сельсовета. Военной подготовки до этого с нами не проводили, и никаких разговоров о приближении войны у нас не было. Что мы тогда почувствовали? Ведь мы, молодежь, не представляли что такое война, и все так же собирались по вечерам, пели. Отец мой был 1890 года рождения, прошел первую мировую. Так что больше переживали наши матери и отцы. Военнообязанным мужчинам приказано было собраться в сельсовете. Люди кричали, плакали, были напуганы. 

Фашисты вступили в сел очень быстро, на 5-й день войны. Ночью мы услышали гул многих мотоциклов. Помню в первый же день они похоронили какого-то немца под стенами нашего дома - они его уже убитого привезли. Они нас не обижали, ведь в селе остались к тому времени лишь старики, женщины и дети. Отбирали по дворам куриц, у кого была корова - брали молоко. Полицаев привезли и своих, и выбрали среди наших местных, в основном среди молодых людей. Те следили за порядком, докладывали фашистам кто о них плохое говорил, собирали для немцев продовольствие (молоко, яйца, мясо, хлеб). Жили полицаи в лесу, а в село приходили по ночам, иначе старики могли их подстеречь и убить. Гитлеровцы жили по хатам, в тех, которые получше. У нас никто не жил, ведь наш дом сгорел в первый месяц войны, а приютила нас до конца войны соседка, жившая одна с ребенком.

Мы не голодали - садили огород, у кого была курочка, у кого коровка. В наше мстности фашисты то наступали, то наступали, то есть фронт постоянно перемещался, так что у них не было достаточно времени устанавливать свою власть на селе. Вокруг было много лесов и много партизан; они подрывали железнодорожные пути, наносили всяческий вред фашистам, а по ночам приходили за продуктами, ингда даже в свои хаты, в свои семьи.

Вывозить на работы начали в 1942 году. Не помню, чтобы кто-то из села поехал туда добровольно. Полицаи ловили подростков 14-15-17 лет и молодых людей по ночам, садили в крытую машину и отвозили на станцию, которая была недалеко от села. Набирали полную машину молодежи и уезжали, а на следующую ночь возвращались, пока таким образом не вывезли почти всех. С собой разрешалось брат смену одежды переодеться, буханку хлеба и продуктов на сутки.

Однажды в июне 1942 года в час ночи раздался стук в окно, мама вышла... Она уже поняла... "Ваша дочь дома?" - "Она больна" - "Ничего, Германия вылечит. Не бойтесь, там такая медицина!". Мама в плач и крик, не пускала их, но они ее оттолкнули. Подошли ко мне: "Наташа, вставай, некогда разговаривать". Мама уже собирала мне пару платьев, покушать в дорогу... До меня уже многих забрали, но писем от них не было и никто не возвращался, так что никто не знал как там будет. Немцы пускали слухи, что там хорошие питание и условия.

Погрузили нас в товарный вагон, человек 25 парней и девчат, то есть тесно не было, так что мы могли лечь на солому на пол. Правда солома была уже трухлявая - видимо до нас в этом вагоне перевезли много партий таких как мы. Это был первый раз когда я ехала на поезде. Двери вагона были все время закрыты, мы только могли выглядывать в окна; было очень жарко. В углу стояла параша, отгороженная ширмой. Фашисты нас не кормили так что мы ели то, что успели захватить из дома. Нас сопровождала охрана, ехавшая в отдельном вагоне. На станциях не выпускали. Мы всю дорогу плакали.

На пятые сутки мы прибыли в город Манхайм в приемный пункт - огромное одноэтажное здание с соломой на полу - где мы провели сутки. Там были тысячи таких как мы, разных национальностей: поляки, французы, белорусы, русские. Туда приходили хозяева-немцы они уже были там на момент нашего приезда) и выбирали для работ в поле тех, кто и нравился - больших, рослых. Почти всех из нашей партии погрузили в машину и отвезли в лагерь в поселок Эдинген, находившийся на берегу какой-то реки. Это был длинный 5-этажный дом в собственности одного немца, в котором жили его родственники и друзья. На первом этаже дома располагались 3х-этажные нары для мужчин во всю длину первого этажа. Женщины же располагались в фанерной пристройке по всей длине здания.Это была  узкая комната метров 100 в длину с одним входом с торца здания.Вдоль стены стояли трехэтажные нары. Чтобы каждый раз не идти до конца коридора к выходы, мы лазили через окна, которые располагались напротив нар. Стекол не было, в случае дождя закрывали окна фанерой. Всего в лагере было около семисот человек.

 Вокруг был 3-метровый забор, а по его верху - колючая проволока, так что двор был длинный, но довольно узкий. Лагерь располагался на возвышенности, так что река была где-то внизу. Мы слышали как по вечерам немцы совершали лодочные прогулки и пели.

С первых дней на нас напали вши; мы плакали целыми днями. Говорили, что вши заводятся  с горя, от тоски. Провели санобработку: все разделись догола и  кутались в  суконные черные одеяла, а 2 парикмахера стригли всех "под ноль". Когда подошла моя очередь, комендант лагеря случайно увидела  в окно меня, мои длинные черные косы, закричала парикмахеру "Подожди!" и вышла со своими прислужниками во двор. По ее приказу меня привели в баню, принесли таз горячей воды, намазали мне голову каким-то средством, оставили сидеть на табуретке 2 часа с полотенцем на голове, а затем вычесывали насекомых густым гребнем. Сбежались все работники кухни и гладили мои волосы - никогда не видели таких длинных и густых волос. Через месяц была профилактика и все повторилось.

В рабочий день в поднимались в 5 утра. На завтра получали чашку черного кофе и 200 г хлеба. Затем нас выводили во двор, пересчитывали и по 40 человек грузили в лафет на резиновом ходу, который прицепляли к трактору, и таким образом везли на завод в 18 км от лагеря. Это был тракторный завод "Ланц" (по фамилии его владельца), где я работала на станке штамповщицей по металлу. Завод производил трактора, машины, снаряды, танки. Это было огромное предприятие протяженностью 25 км; там работали и немцы в каких-то секретных цехах, куда нм не было доступа.

Рабочий день продолжался 14 часов, с 8 до 22 с перерывом на обед с 12 до 13. На обед, кторый происходил пряму в цеху, давали вареную брюкву. Брюква - это корнеплод, напоминающий большую белую редиску. В сыром виде она была довольно съедобной и по вкусу напоминала капустную кочерыжку, но в вареном виде она была вонючей и вызывала тошноту. Я могла ее есть и всегда пропускала этот "обед". На ужин (уже в бараке после 10 вечера) давали пшенный или макаронный суп без хлеба, и так все 3 года. Ни овощей, ни мяса, ни масла, и рацион ни разу не менялся, лишь однажды на Рождество мы получили белый батон. Поэтому я была слабая и худая, но, к счастью, болела редко. Сначала болел желудок, тошнило и постоянно хотелось есть, но я постепенно привыкла. В цеху стоял бачок с водой, если хотелось пить, надо было отпрашиваться. То же самое с туалетом - можно было отпроситься в туалет, но не больше чем на 10 минут.

Со второго года работы на заводе нам начали выдавать "зарплату" - от 25 до 50 марок, в зависимости от работы. Выплата производилась прямо в цеху без отрыва от производства. Один человек в день "зарплаты" ходил от станка к станку и выдавал каждому конверт с фамилией на нем и деньгами внутри. Для нас был отдельный магазин на территории лагеря, где мы иногда покупали мороженое, селедку или какую другую рыбу - вот и все, что там было. Деньги мы не копили, а сразу же тратили: во-первых это были совсем малые деньги, а во-вторых что бы мы с ними делали в Союзе? Ни кино ни музыки конечно никогда не было.

Все девушки дружили между собой и помогали - у всех была одна судьба. Писем мы посылать и получать не могли. Женщин не били, а вот некоторым мужчинам доставалось, если они например самовольно бросали работы и прятались на перекур. По воскресеньям у нас был выходной, и с 10 до 16 нас отпускали гулять. В самом начале нам выдали зеленые пиджаки травянистого оттенка, и мы должны были их одевать, выходя на улицу, и пришивать знак "ОСТ". Нашивка эта была в форме синего квадрата с крупными белыми буквами "ОСТ" посредине. Нам запрещено было появляться в общественном транспорте, в магазинах, и вообще в городе, разрешалось лишь гулять в близлежащих деревнях (например Зикенхайм, Гальденберг ??), возле реки, купаться. Вдоль дороги были фруктовые деревья, мы тайком собирали падалицу и наедались фруктов сколько влезало, так как взять их с собой в лагерь нечего было и думать. И этого выходного я ждала всю неделю и дни считала.

В школе я изучала немецкий язык 5 лет, так что понимала что немцы говорят, но сама разговаривать по-немецки не умела. Думала научусь, но  с нами никто никогда не говорил.

Освободили нас американцы. 9 мая раздался крик по цеху "Война закончилась!" Мы знали, что освобождение близко, так как сильно бомбили. На этот случай был огромный бункер, который уходил далеко вглубь и тянулся на многие километры. Там даже жили немцы оставшиеся без квартир, с детьми, с кухнями - целый подземный поселок. Когда опасность проходила, раздавалась сирена, это был сигнал выходить. После освобождения мы еще 2 года жили в этом лагере. Хозяину дома было приказано не выгонять нас, и мы жили на правах вольных, но нас никто не кормил. Так что целыми днями (а бывало и по ночам) мы ходили по окрестным садам, огородам и пытались раздобыть что-нибудь съестное. Ребята помогали местым немного - так и кормились. Видели американцев иногда. Те подлетали на самолетах очень близко к нам, девчатам, и сбрасывали конфеты, галеты в пачках и хохотали, видя, как мы их ловим. Советских же солдат не встречали никогда.

Одажды нам объявили - явиться на сборный пункт для отправки на Родину. Домой отправляли партиями по определенным дням, автобусами везли до станции, где грузили опять же в товарные вагоны. Документов нам никаких не выдали о том, что мы работали в лагере в Германии, но видимо какая-то регистрация велась, и у себя на родине было известно.