Навоженная Галина Александровна

Интервьюеры: Ольга Пономарева (Украина), Ирина Сидорова (Украина), Stef Schweinschwaller (Австрия)

09.08.2010

Расскажите о себе?

Меня зовут Навоженная (в девичестве Карпова) Галина Александровна. Я родилась 17 октября 1926 года. Я родилась в Константиновке, а семья была родом из Харьковской области – и мама и папа, только из разных сел. Отец мой умер давно, еще до войны в 1940 году. Здесь же в Константиновке родились сначала двое детей, двойняшки, но они почти сразу умерли – еще до меня. Потом родился мой старший брат, которого вот уже пятнадцать лет как нет, и я.

Помните ли вы, как началась война?

Очень хорошо помню, как сейчас. И всегда думаю, смотрю телевизор, там показывают Грузию, и я всегда думаю – люди, зачем? Война такая страшная, ужас.

Я заканчивала седьмой класс и вот, как-то утром, это было 22 июня, мама послала меня в магазин за хлебом. А там по Красной, возле почты, был суточный магазин, и там висел репродуктор. И вот я вижу, люди стоят, что-то слушают, обнимаются, плачут, а я ж не пойму ничего, и вот кто-то говорит – война началась. И вот люди обнимаются, целуются, плачут – война началась. Вот такое было зрелище страшное. Вот так началась война. А в сентябре уже пришли немцы. Такие повозки у них были. А пред этим они бомбили. Мы жили там, где трампарк, напротив трампарка, а дальше там был небольшой силикатный завод и вот там очень много было наших солдат. И вот немцы бомбили, и там погибло очень много наших ребят. Многие были покалечены. Погиб Федя Ильченко. И вот только разбомбили и потом вступили немцы. Шли первоначально по Красной, с Кондратовки на Артемовск. И лошади у них были такие здоровые не такие, как наши, а массивные такие, копыта большие. Ну, и пришли и через день два, у нас во дворе было три дома, мамины братья там жили, ну и дедушка с бабушкой, то есть они дом построили, а сами жили на железной дороге, дедушка был железнодорожным мастером. Дом был такой большой серый. Полдома они занимали, полдома было общежитие. А у нас было три дома. И вот дяди ушли на фронт, и никого не было. А у нас же было три дома. И вот только стали немцы подходить, к нам каждый день ставят на квартиру. Распоряжение такое было расквартировывать солдат. И вот они там поставили у нас во дворе три кухни, пописали нам все стены, какими-то номерами, наверное, своей части или что там. И в первый же день принесли нам ведро супа, суп наполовину с мясом, потом принесли нам целого разделанного барана, небольшой бочонок моченой капусты. А на второй день мой старший брат сидел во дворе и что-то там рисовал и один из немецких офицеров подошел к нему и сказал: «О, как ты хорошо рисуешь!» А потом он заметил, что испачкал китель зеленой краской, рассердился, выхватил пистолет и приставил к голове брата. А мама услышала, выскочила, они не слова по-немецки не понимала и стала просить «Пан! Пан! Не трогайте, это мой сыночек», упала. Ну, и не стали его трогать. Ну, а на третий день срывают все бумажки с забора, забрали у нас сервиз, зачем он им, мама все берегла, что вот дочечка выйдет замуж, будут, есть, на двадцать четыре персоны, одеяло верблюжье, скатерть, медный таз. Позабирали все и уехали. И так у нас и было – каждые три дня, только одни уедут, приезжают другие квартиранты, мол, у вас большой дом, к вам можно, и потом опять новые один два дня побудут и уезжают.

Как вы были угнаны в Германию?

А в марте 1942 года стали забирать в Германию. Это была первая партия на отправку. Ребят, которые гуляли возле силикатного завода, поймали в охапку и погнали на Донецк. В том числе и моего старшего брата. Их гнали пешком, с охраной, но какими-то судьбами моему брату удалось сбежать. И вот стали к нам после этого каждый день домой приходить с проверкой, что бы узнать не появлялся ли он дома, так как в Германию он не попал. И вот летом 1942 года, нас осталось 4 детей, а кушать у нас было нечего. Дедушка привез из села бабушку и вскоре сам заболел и умер. И нас осталось четверо, мама пятая и бабушка шестая. И для того что бы как-то прокормиться люди меняли многие вещи. Но у нас менять было нечего, кроме мебели, которая и то в бомбежку погорела. И вот какие-то люди были в том селе, откуда была мама, в Харьковской области, и передали, что родственники спрашивали – Как там Сонечка (мама Софья) с детьми управляется? Пусть хоть бы пришла, мы бы ей помогли, дали что-то там. И мы поехали. Мама, Люся, с которой меня потом забрали в Германию и я. Дедушка сделал тачку, и мы поехали. И вот родственники надавали нам всего, а двоюродных, троюродных братьев было у мамы полно, дяди. И вот только мы отъехали десять километров от села, в сторону Александровки и наша тачка поломалась. И вот выходит женщина и говорит: «Оставьте свои продукты у меня и вашу девочку, я сама живу, муж на фронте, мне будет не так скучно, а сами идите в село за помощью». И мама пошла, что бы позвать дедушку, то бы они потом починили тачку и забрали эти продукты. И вот проходит два-три дня, никого нету, и приходит мой брат младший, разыскал меня в этой деревне и говорит: «Мама заболела, а дедушка тачку еще не сделал, пойдем домой». Мы взяли по узелочку продуктов, и пошли с ним домой пешком, через поле от самого Барвенково. И вот идем мы через поле и все поле усыпано нашими бойцами, так как там проходил фронт. Немцев не было, так как они видимо трупы своих солдат убирали сразу – а наших нет. И вот лежат убитые, распластавшиеся, кто в какой позе. И их клюют вороны. Страшное зрелище. И мне на всю жизнь запомнились эти вороны, как что-то страшное.

И вот только пришла я домой, приходят к нам двое полицейских и на меня – раз брата нет, то давай ты. А со мной был еще младший брат – три с половиной года ему было тогда, и он плачет «Галочка, родненькая не оставляй меня!». А они – нет . И забрали меня на биржу труда, там где был раньше Фрунзенский кинотеатр, ДК Металлургов. Ночь нас продержали, а на следующее утро, пришла бабушка, разыскала меня и принесла кусочек хлеба и одну немецкую марку завязанные в узелок. Мы сидели там и нас не выпускали. 24 июля 1942 года нас отправляли 660 человек из Константиновки и еще 300 человек со Славянска. Везли нас в товарных вагонах по 70-80 человек в вагоне, под охраной солдат, никуда не выпускали. Ехали по всей Украине, не останавливались, не выпускали. И первая остановка была только в Бресте, потому что там меняли состав, так как дальше колея была узкой, а у нас она была широкой. И в Бресте мы простояли два дня. Там мы выходили, ходили вольно, но никуда там пойти было особо нельзя – пустыри, в Бресте все побито. Когда нас везли по Украине, то нам давали по буханке хлеба, потом после Бреста уже ничего не давали, у кого хлеб оставался тот доедал.

Расскажите, в какой город вас привезли, где вы работали, какой была жизнь в вашем лагере?

Нас привезли в город Хэммер (Hemmer), это в Западной Вестфалии. И когда нас привезли то стали гнать через весь город, В сторону бараков. Нас гнали 960 человек как стадо, а рядом бежали дети и кричали нам «Russisch Scheisse, Russische schweines, Russisch fajuk mensch». Бросали в нас, кто чем. Страшное зрелище.

И вот приводят нас в эти бараки, а там уже все стены были пописаны, кто из Днепропетровска, кто откуда-то еще, прошли значит уже тут эту комиссию. Водили нас всех и девочек и мальчиков все голые, проверяли буквально все – пальцы, глаза, водили нас из барака в барак. Только спрячешься, а тут солдат тебя хлопнет по спине. И вот пробыли мы там день два и стали приезжать покупатели, со всех городов близ расположенных, видимо со всей Западной Вестфалии, и забирать нас. И вот видимо город этот Хагэн, в котором я была, там очень развита была индустрия, как наш Донбасс. И была фабрика Шмидта, на которую попало много наших. Они производили какие-то металлоизделия, но что именно я не знаю. Мы были там только один раз, когда через год их разбомбили, и там погибло много людей. А на том заводе, на который я попала, нас было 4 из Константиновки и 16 из Славянска. Нас забрал начальник лагеря, Николаус. Он был очень хороший человек и называл нас не по фамилии, а «майнэ киндер». Его жена – фрау Мэцнер, работала га кухне, выдавала хлеб. Завод назывался Шталь фраубен фабрник – функе Гук (это фабрикант). Все заводы в округе были металлургические и сталепрокатные. И вот когда нас стали отбирать, то меня берут, а Люсю, с которой мы вместе были угнаны и жили рядом дома, нет. И тогда мы сказали, что она моя сестра и тогда ее тоже взяли. И так они и думали, что она моя сестра. И вот мы прибыли в лагерь, а там уже человек 120 было. Нас поселили в одну комнату, нас было 76 человек в одной комнате. Кровати были двухэтажные, очень узкий проход. У леса жили рабочие, фабриканты этого завода. Наш барак был у реки – Рур. И всегда мы видели много пролетавших самолетов, которые летели колонной. Их было столько, что казалось дрожит земля. И говорили – Хагэн-Дортмунд- нах Берлин, Хаген-Бохум-Дортмунд-Берлин.

Кормили очень плохо. Давали триста грамм хлеба. Насыпала больше соли, что бы казалось, что наелась, что-то вроде кофе и кусочек маргарина. В обед – баланда. Первоначально давали баланду из шпината, и видно его не промывали и варили его прямо с червями, которые заводились там от сырой погоды. Или из брюквы. Первоначально нам давали какие-то деньги. Не много – 2-4 марки. Но мы не знали, сколько там этих денег было. Приходила к нам женщина, которая продавала открытки и безделушки. Иногда нам удавалось купить какого-то бурака или даже хлеба, если попадался добрый хозяин. Потому что так просто продавать нам продукты не разрешалось.

Расскажите, какие контакты у вас были с гражданскими немцами?

Особо контактов у нас не было, только с людьми, которые работали с нами на заводе. Например с нами работала женщина Ирма, муж сестры которой, был бауэром. И вот летом когда были яблоки, она приносила кому-то из нас по одному яблоку, завернутому в тряпочку. И давала только так, что бы не увидели другие. Подойдет скажет, что бы я зашла в туалетную комнату, она мне что-то даст – и выносила из своей раздевалки. Другая немка с нами работала принесла мне платье, так как после бомбежки мне не было во что одеться. Я считаю, что нужно судить не о нации, а об отдельном человеке. В каждой нации есть очень много подлых и очень много хороших. Однажды нас попросила одна из женщин, которые жили на территории фабрикантов завода, помочь с уборкой после бомбежки. Мы много убирали и очень устали, но нам так ничего и не дали из обещанного. Тогда нас попросила убрать еще одна девушка. Мы уже не верили, что нам что-то за это дадут, но согласились. Уборки в комнате было очень мало. А потом какая-то женщина одетая в черное, т.к. то ли брат, то ли сын у нее погиб на фронте – пригласила нас в столовую, где не только накормила досыта хлебом и маргарином, яблоками, но и дала нам собой, так что мы смогли накормить в бараке других девушек. Так же нам предлагали взять одежду, которую тоже предлагали забрать незаметно в условленном месте.

Расскажите про вашу работу? В чем именно она заключалась?

Водили на работу каждый день, работа с 6 утра до 18. 12 часов в день. Бомбили каждый день. Я была на обработке болтов. В одном цехе нарезали прутья. Мы получали заготовки. И вот сидишь за станком и пускаешь между баков и нарезается резьба. И приезжал мужчина немец и забирал потом готовые болты. Нам давали талончики, которые надо было отбивать по времени – когда приходишь на работу отбиваешь, приходишь на завтрак – отбиваешь. Пятнадцать минут на завтрак, что бы никто не опоздал. В выходные дни нас никуда не отпускали. Разрешали только десяти человекам – десятый отвечает. Только по воскресеньям. В город не отпускали, разрешали ходить только так по городу. Тревоги были поминутно. Видимо, к войне готовились, потому что везде понастроили бомбоубежищ. В центре города было большое бомбоубежище, в котором прятались жители этого города. И вот 15 марта 1945 года была бомбежка и в это бомбоубежище залетела бомба и взорвалась. Погибло очень много людей к этому месту не подпускали и окружили все колючей проволокой. После этой бомбежки, когда наши бараки и фабрику окончательно разбомбили, нас стали гонять на работу в Дортмунд. Дортмунд был весь разбитый и нас гоняли расчищать город после бомбежки. И нужно было, что бы только отметили, что вы вышли на работу, а если не отметишься, то не давали ни хлеба, ни баланды. И когда мы расчищали завалы, мы видели, как в воздух поднимаются взрывающиеся мосты. Мы боялись, что снаряд попадет на мост, где работали мы. Но нам все не давали отметку на баланду. Тогда мы решили просто уйти, и стали убегать через поля. И за нами уже никто не следил, так как сразу же снаряд попал в наш мост, на котором все еще было много людей. Это было 13 апреля 1945 года. А 15 апреля пришли американцы и освободили нас.

Как вы вернулись домой и что вы делали после освобождения?

После освобождения 17 апреля 1945 всех мужчин вывезли в город Фархалле, а 18 вывезли нас, женщин, в Магдебург. Привезли нас туда, мы были очень рады видеть наших красноармейцев, но на нас никто не смотрел и не обращал внимания. Нас распределили в военном городке. Нам объявили всем по алфавиту идти на регистрацию. Меня записали, я очень просилась домой и в конце концов уехала в Константиновку. В городе была разруха, родственники жили в комнате, в здании, где так же жили и другие люди. Меня звали на работу кассиром в трампарке, но на следующий день после возвращения меня вызвали в милицию, на проверку, где сидел на приеме начальник цеха бутылочного завода, меня определили на работу на бутылочный завод, сказав, что завод требует восстановления. Уже на третий день после возвращения я вышла на работу разнорабочей. Так я стала работать на заводе. И прошла всю лестницу – работала табельщиком, расчетчиком до инженера завода.