Дегтярева Раиса Семеновна

Интервьюеры: Tim Hildebrandt (Германия), Наталья Жукова (Украина)

Меня зовут Раиса Семеновна Дегтярева (девичья фамилия Коротина). Родилась я в хуторе Берестовом Константиновского района в 1924 году. Мама умерла, когда мне было 2 года. Отец женился очень скоро на другой, так как надо было работать по хозяйству (коровы, кони). Совхоз тогда только создавался; отец мой был середняком, так что коров забрали. У меня была младшая сестра (1930 г.р.) и 2 младших брата (Лёня – 1928 г.р. и позже Коля 1940 г.р.). В 6 лет я пошла в школу, которая находилась на улице Фрунзе. Это было одноэтажное здание с одной классной комнатой, в которой занималось одновременно два класса: с утра — 1-й и 4-й классы, а после полудня — 2-й и 3-й. Учительница тоже была одна. Взрослые работали, а дети собирались возле школы — и кто учился, и кто еще в школу не ходил - ведь садиков и нянек не было. За детворой немного присматривала моя крестная, тетя Люба Тимченко, которая работала кухаркой при школе. Иногда какая-нибудь старенькая бабушка отведет детвору к ставку покупаться. Так я закончила 9 классов, и моих знаний хватало потом, уже в мирное советское время, помогать детям в их учебе в школе и на первых курсах техникума. 

В голодные 1932-33 годы спасались кукурузой: стакан молотых вручную зерен засыпали в кастрюлю и варили похлебку, добавляли картошку, буряк, листья буряка — что было. А хлеба не было вообще. Сюда в Константиновку перебирались люди с западной Украины, но многие, особенно дети, были уже слишком слабы, так что очень многие здесь умирали. Их хоронили на кладбище, которое находилось в районе переулка ниже теперешнего «Нулевого» - там была балка. А сейчас там люди не побоялись построить два дома.

Когда я была в 8 или 9 классе, папа за хорошую работу получил для меня путевку в Киев на неделю. Я присоединилась к группе в Донецке (тогда – г.Сталино) человек из двадцати во главе с учительницей; от Константиновки ехала я одна. В Киеве нас разместили в школе. Помню, мы ходили в Киево-Печерскую Лавру и лаврские пещеры, гуляли по городу, купались в Днепре… В Лавре службы не служились и священников я там не видела; нас заводили в алтарь – теперь я знаю, что это большой грех. Лазили на 100-метровой высоты звонницу, откуда Киев был виден как на ладони. 

В воскресенье 22 июня 1941 года утром мы еще спали, и вдруг по радио объявляют, что началась война, что Украину бомбят. Это было неожиданностью для нас. Эвакуировали в основном предприятия, станки, начальство с семьями, а нас побросали самих себе предоставленных.

Молодежь послали работать в колхоз, мы собирали валки с зерном: девчата в одном колхозе, а парни – в другом. Отец был конюхом в колхозе, его мобилизовали лишь через полгода.  

 Мы жили на краю хутора, в третьей хате от края. Немцы вошли в город в октябре 1941 г., но не фронтом, не массово. Забрали корову, торбу фасоли и ту отобрали. Правда, однажды был и такой случай. Мама сварила суп, и я кормила во дворе годовалого брата Колю этим супом с черным хлебом из макухи. Зашли на квартиру два молодых немца и объясняют жестами: мол, нельзя такого маленького кормить таким хлебом. – А дайте лучшего!.. «Дивлюсь, несуть бiлий батон…»

Над нами не издевались, расстреляли двоих человек, их оговорили. Партизаны, может, и были, но мы ничего о них не знали. Среди полицаев были и местные, и городские. Однажды мы, группа молодежи, сидели вечером у себя за хатой на лавке, спокойно отдыхали. Вдруг полицаи окружили нас и куда-то погнали. Сначала издевались морально - гоняли как гусей «гусиным шагом» и смеялись. Потом повели к одному из них домой рыть погреб (тот полицай был заведующим столовой). Так мы всю ночь и проработали; наутро надо идти на работу, а мы без сил…

Говорили, что того, кто работает в совхозе, забирать в Германию не будут. Но все равно я с подругой пряталась от полицаев в лесу. Однажды приходит ее младшая сестра тайком в лес и говорит ей: «Маша, тебе повестки ехать в Германию нет». И подруга вернулась домой, ну и я тоже не захотела одна в лесу оставаться. И тут подходит полицай: «Как твоя фамилия?» Я и онемела. «Идем за мной, собирайся!..» Взяла с собой только сухарики. Зашла попрощаться с тётей, а она меня усадила за стол и заставила написать на бумажке молитву «Живые о помощи». Я ей говорю «Меня ж полицай ждет!» - «Ничего, подождет…» Это было как раз перед Пасхой, 20 апреля 1943 года.

Полицай, вооруженный винтовкой, повел нас вдвоем с Шурой Польщей пешком в Комендатуру, которая находилась на Металлургическом заводе им.Фрунзе. Там мы просидели до вечера. Потом пришли человек 20 немцев; нас вывели, построили, окружили собаками и повели на железнодорожный вокзал. Шуру проводила сестра. Вагон был товарный, с соломой на полу. Нас подцепили к составу, в котором были вагоны с людьми из Славянска, Краматорска, и повезли в Донецк и затем на Перемышль. В одном из вагонов ехали немцы, где-то в начале состава. Ехали очень долго, нас не выпускали. В вагоне было не тесно, и мы могли лежать. Давали ведро воды. Лишь когда оказались в голой степи, то тогда начали выпускать по нужде, прямо перед вагонами.

Наконец приехали в какой-то пересылочный пункт, с 3-этажным зданием, огражденным забором с огромным замком на воротах, где мы пробыли три дня. Там нас помыли в бане и провели беглый медосмотр. Затем снова погрузили в поезд и привезли в Берлин. Вокзал там был многоуровневый, так что мы приехали на второй или третий «этаж», и внизу можно было видеть людей. Нас выбрал хозяин с бричкой и отвез в деревню Гросснойдорф примерно в 70 км от Берлина. Хозяин вместе со своим одноруким братом владел 10 гектарами земли; помню, что он был далеко не самый богатый в округе.

В его хозяйстве работали и немцы (бабушка, дедушка и их дети), батраки из ближайших сел и мы. «Мы» - это я с Шурой (мы все время держались вместе) и девушка из Славянска по имени Лида. Жили отдельно ото всех в сарайчике. Отношение к нам было неплохое. Шура доила коров, и нам немножко приносила. Это старики-немцы нам подсказали: «Не ждите, пока хозяин вам предложит что-либо съесть – никогда не дождетесь…» Еще молотили хлеб на молотилке, так как у них было заведено убирать хлеб не так как у нас. Они хранили его необмолоченным в сарае, а обмолачивали постепенно, когда все полевые работы были уже закончены, то есть поздней осенью или зимой. По воскресеньям был выходной, тогда мы спали до обеда, готовили еду; однажды на Пасху я пекла куличи. Ходили на Одер, который был в 6 км от нас. Нашивки «ОСТ» мы, работая по хозяйству, не надевали, а если шли в больницу, тогда приходилось. Если заболевали, нужно было идти в больницу и получить освобождение от работы.

Видели наших военнопленных, работавших у одного «бауэра» по соседству, тот держал теплицу - мы ходили к нему покупать овощи. О приближении конца войны догадывались по пролетающим над нами самолетам. К тому времени хозяева наши ушли куда-то, бросив хозяйство. Победу я встретила в госпитале в Берлине, где стирала белье,  разносила еду. Госпиталь располагался в 4-этажном здании бывшей школы на окраине столицы Германии. Берлин сильно бомбили, бывало, по 200 самолетов пролетали над нами, так что город был весь разрушен, но к лету 1945-го все уже снова было чисто и красиво. Там мне дали справку, что я работала в госпитале. «На крилах хотiлось додому», хоть нам и говорил начальник госпиталя Сорока: «Куда вы спешите, дома разруха, голодные будете…»

6 января 1946 г. я вернулась в Константиновку. Оказалось, что отец мой погиб в 1943 г. при форсировании Днепра. Устроилась на работу в столовую совхоза. Помню меня не хотели туда принимать, чтобы я людей не потравила – такое было подозрительное отношение к вернувшимся из Германии… Однажды мы, девятеро девчат, пошли в кино с двумя парнями, и один из них начал ухаживать за мной. В том же первом послевоенном году мы и поженились – беднота была, так что отпраздновали по-семейному. Родила двоих детей, числилась в совхозе домохозяйкой – внештатной работницей выходила на прополку. Позже работала санитаркой в ветлечебнице.

В 1990-х годах получила компенсационную выплату от немецкого правительства – было два транша, в немецких марках и евро. От украинского правительства получаю добавку к пенсии.