Евтехов Иван Афанасьевич

Интервьюеры: Чудинова Мария (Россия), Соснина Оксана (Россия), Marlene Klinger (Австрия), Игорь (Украина).

История семьи

О себе

Меня зовут Иван Афанасьевич Евтехов. Родился я 31 октября  1925 года. Моя мать, Степанида Иовна (в девичестве - Дерюгина), была украинка, родилась в 1895. Отец, Афанасий Петрович - русский, родился в 1892.

           

Предыстория

Дед мой, бывший военнослужащий, служил у генерала Скобелева. Участвовал в русско-турецкой войне. После военной службы сроком в 5 лет (а не 25 лет в результате царской милости) он вернулся в свою деревню (тогда посад) в Климовской области. Было это еще до революции. Вернулся, посмотрел, живут все бедно. Решил податься куда-нибудь со своей семьей. А тут как раз строили железную дорогу на Харьков, на Мариуполь, на Крым. Он решил устроиться туда работать. Все 4 брата приехали туда. Дед имел кусок земли в Артемовске, и выращивал арбузы (баштан).

У деда было 4 сына. Дед построил домик напротип фабрики, потом брат отца его продал. Сейчас его уже сначли. Здесь, в Константиновке, мой отец вырос, устроился работать на бутылочный завод (его построили где-то в 1890-е годы). Его семья вела свои корни от староверов (не принял соединения русской и украинской церкви после присоединения Украины). Женился он примерно в 1911 году. В 1919 у него было уже 4 сына. Но все они умерли в одну неделю 1919 года от черной оспы. Как выжил сам, говорит, пили водку и ели селедку, тем и спаслись. После этого в их семье родилось еще 6 детей: Петро, Виктор, я, Оля, Володя, Люба. 

Моя мать, Степанида Иовна Делюгина (в девичестве), родилась в 1895 году на Полтавщине. В Константиновке она работала служанкой у богатых родственников. Моя мама была настоящая женщина. Выйдя замуж, она посвятила себя семье, была хозяйкой, всегда могла и постирать, и приготовить. Вышла замуж она примерно в 1911.

В 1924 или 1925 году из Америки пришли машины Линч. Мой отец был смышленый мужик и любил переезжать с места на место, хотел делиться со всеми наработанным опытом.

В период голодомора, насколько я помню, в Константиновке такого повального голода, как в других местах, не было. В 1933-34 годах здесь как раз строился цинковый завод, работала фабрика "Кухня", при ней столовая, в которой кормились люди в самый голод. Хлеб получали по карточкам. В 34 году законилось строительство плотины, недалеко был рабочий магазин, где еду выдавали уже не по карточкам.

Позже отцу предложили поехать в Одессу делиться производственным опытом. В 1934 году мы из Константиновки уехали туда и прожили в Одессе 3 или 4 года. Там был новый стекольный завод, но основан был на ручном труде. Когда началась механизация, нужны были специалисты, поэтому мой отец собрал семью и отправились мы туда.

Затем  мой отец написал письмл в новый завод в Рословле Смоленской области, и мы снова всей семьей переехали работать туда. Там нам дали квартиру в 3-комнатной квартире двухэтажного дома в поселке недалко от дома помещика Вилкина, который держал большой яблочный сад. Там мы и прожили  до 1941 года.

Сестра моей мамы жила в Крыму и написала нам письмо, пригласив жить у нее. Мы снова переехали и поселились в поселке Гвардейское (в советское время Остряково). Здесь мы снова получили квартиру, отец устроился работать на МТС. Но буквально через месяц началась война.

Нпчало войны
Мать ночью услышала взрывы -- это немцы взрывали Севастополь (за 150 км о нас). А на утро по радио, везде сообщали, что началась война. Через 2-3 недели после этого чекисты вдруг пришли на работу к отцу и прямо там арестовали его. Он был объявлен врагом народа из-за того, что когда-то в цеху на стекольном заводе в России рассказал анекдот: если из России идет эшелон, он наполнен болтиками, гайками. А с Украины эшелон - хлеб, сало, хлеб, сало. За это его осудили на 10 лет, но позже 5 лет сняли. Тогда ему было 48 лет, никто даже не посмотрел, что у него 6 детей. Свой срок  он отбывал в лагерях Урала, в Пермской области. Мы так бы и не узнали, что с ним случилось, если бы ему не удалось передать записку часовому прямо из вагона, в котором его отправляли на Урал. Часовой передал ее нам через 5 дней.

Нас же выгнали из квартиры и неделю мы жили в саду. Потом нам дали комнату на 7 человек в 12 кв.м. Спали на нарах. Моя мама где только не работала, кормить-то нас надо было. Устроилась работать прачкой в ресторан.

Отец отсидел всего год. Работал на бумажном комбинате. За хорошую работу его отпустили на вольное поселение в деревню  Пермской области. Там он работал на кирпичном заводе, все там отстроил, всю механизацию. Сначала он не знал, что он освобожден, думал, что без права выезда, поэтому там и жил. Предлагали ему жениться, но он отказывался. Узнав о своей свободе, поехал обратно домой.

В 1946 году по Каме, Волге он спустился до Сталинграда, там некоторое время подрабатывал, перевозя на тачке вещи женщин, приезжающих на вокзал. Заработав немного денег, он вернулся в Крым. Здесь он нигде не мог устроиться на работу, поэтому решил пойти на побережье, дошел до Новороссийска. Устроился там охранником, но через две недели к нему пришел чекист и предписал покинуть территорию за 24 часа. И отец вновь вернулся в Крым, забрал младшую дочь и поехал на свою старую квартиру в Рославль, позже к ним переехали все  остальные. Там уже его и похоронили в возрасте 84 лет.

Моя история

В детстве я, помню,  ходил в детский сад в парке Якусевича. Учился в первой школе напротив хлебозавода.

В 1942 году, когда немцы взяли Севастополь, к нам домой пришли жандарм, немецкий солдат и староста. Они заявили, что мы обязаны выбрать от семьи одного человека для работы в Германии, иначе туда отправят всех нас. Моя мама решила, что должен остаться мой старший брат Виктор, потому что он может помогать ей воспитывать остальных троих детей. Пришлось мне ехать в Германию.

На вокзале подошел эшелон, загрузили нами вагонов 5. Девочки и мальчики вповалку, в тесноте, почти без воды и еды ехали около месяца через Польшу, Чехословакию. В поезде огороженным был только СС-овский отдел. Туалет - на стоянке, в присутствии охранника. Никакого стыда уже не было, девочки в одну сторону отйдут, а мальчики в другую. Почти ничем не кормили. Один раз на вокзале стояли котлы с варевом, как для свиней, с черпаками. Я не видел, чтобы кто-то из наших это ел. Иногда подбегали женщины, давали что-нибудь. Сбежать никуда было нельзя, сразу начинали стрелять.

Приехали в Мюнхен. Там взрослых людей сразу распределяли по производственным специальностям: кто токарь, кто сварщик. Разместили их рядом с Дахау, там были пустые бараки.

Мы, дети, остались не у дел. Уже была осень, и нас отправили на уборку картофеля к местным баурам (рядовые крестьяне). Их отношение к нам было неплохое, даже кормили. В 9 утра служанка всегда приносила нам на поле хлеб с тмином и пиво. Тмин я выковыривал, потому что меня от него воротило, а пиво выливал, оно мне не нравилось - было слишком горьким Ситро бы выпил тогда с удовольствием. Когда мы приходили с поля, уже был накрыт стол. Но картофель мы собрали, и нас отправили обратно в лагерь. На этот раз это было большое каменное здание с железными решетками. Часто к нам подходили русские женщины, эмигрировавшие в Германию еще до революции, и спрашивали, кто мы и откуда. Нас было тогда человек 20-30 (СМ. ФОТО)

Однажды приехала машина, и нас отправили на работы в Грюнвальд (район Мюнхена). Там течет река Изер. Распределили на работы к мастерам на завод холодильных установок. Я попал к Вилли, парню лет 30. Он всегда носил на рукаве повязку СС, но был нормальным человеком, даже никогда не орал на нас. Когда утром он завтракал, я стеснялся и выходил на первый этаж поговорить с такими же ребятами, как я. Он спрашивал, почему я не ем, я же отвечал, что разговариваю. Тогда он говорил, что это непорядок и отправлял мне бутерброд. У Вилли на стене была карта, на которой он всегда отмечал места боев и взятые города. Я часто приходил посмотреть на эту карту и говорил ему, что вот придут русские и он будет служить мне, а не я ему. Он смеялся и отвечал, что сюда придут не русские, а американцы (было это в 1943 году, позже так и случилось).

После Сталинградской битвы ярые националисты стали хуже к нам относиться. Нам платили по 5 марок в месяц, а взрослым - 30. К слову, хлеб стоил 1 марку. Рядом с нами находился магазин, однажды мы зашли в него, чтобы купить мороженое. Но там нам по-немецки сказали, что для русских свиней мороженого нет. Мы вышли, как оплеванные.

Как-то нас водили в Мюнхенский зоопарк, и я там запомнил, что по-немецки "обезьяна" - "affe". Однажды мы колонной шли из столовой, навстречу попалась немецкая девушка. Она обозвала нас "руссиш швайне". Я взглянул на нее. Она была такая страшненькая, что я сказал ей по-немецки, что она настоящая обезьяна. Девушка смутилась и промолчала.

По утрам нам давали кофе. В 11-12 часов строились, и раздатчик наливал нам по 0,75 л непонятно чего. А мы и рады были. Вечером -- бурак, брюква, овощи. Постепенно нам стало чуть легче, потому что у нас появлялось немного денег, на которые мы могли купить продукты.

В 1943 году мы решили бежать. Взыграл патриотизм, молодость дурная. Все бегут, и мы бежим. Одного из тех, кто остался, я потом встретил в Венгрии, так что почти все они, скорее всего, остались живы - их освободили американцы. Мы неделю шли от Мюнхена в сторону Италии, потому что слышали, что там уже царит беспорядок. Прошли около 200 км, но нас заметили и поймали. Отправили нас обратно в Мюнхен. Там был следователь, он по списку сбежавших искал фамилии. Я представился девичьей фамилией матери, это раскрылось, и я был за это бит следователем по лицу. Несколько дней проводилисьпроверки той местности, по которой мы шли, - не случилось ли чего. Нам повезло, что все было спокойно. Если бы обнаружилось, что там были грабежи или убийства, нас бы расстреляли.

Так я попал в Дахау. По прибытии туда нам было велено снять одежду, нас повели в баню. Я впервые увидел такую прелесть: в бане все такое никелированное, кафельное. Нам принесли полосатую одежду: штаны, пиджак. Обувью нам служили толстые деревянные колодки с брезентом сверху. Посередине головы оставили полоску волос, которая выдавала, что мы узники. Нас угнали в карантинные блоки, куда еще 3 месяца собирали военнопленных, гражданских, самых разных людей.

Там у меня появились друзья: полковник Этьен (Маневич), майор Нагорный, старший лейтенант Васильев, Иван Иванов. Куда я потом не писал, желая узнать что-нибудь об их судьбе, никто не мог помочь -- нет архивов, ничего нет.

Находясь в Дахау, мы не могли увидеть ничего, что происходило снаружи, потому что находились в штрафном блоке. Помню, что по воскресеньям всегда давали макароны. А в обычные дни бурду какую-то.

Через 3 месяца нас отправили в Австрию, в Матхаузен (?). Погрузили нас, около 1000 человек, в вагоны, ехали мы около суток. Встретили нас эсесовцы с собаками и гнали нас всю ночь до лагеря. Помню, там была больница, но не такая, где лечат. Там лежали умирающие, а после смерти их отправляли в крематорий.

По 10 человек нас погнали в баню, дали каждому по маленькому кусочку мыла.

Был на территории лагеря отдельный домик, где жили проститутки разных национальностей, обслуживавшие немцев.

Я попал в 19 блок. А 20 блок был для смертников, оттуда никто не возвращался. Туда отправляли военнослужащих, коммунистов, высший комсостав. Перед Новым 1943 годом узники 20 блока подняли бунт, убили охранника, завладели пулеметом. Но их, почти всех, перестреляли.

Работали мы на каменоломне, таскали камни из кратера на поверхность земли. Если возьмешь камень полегче, надзиратель будет бить тебя шлангом или еще чем. Возьмешь с перепугу камень побольше -- так тащить его наверх невозможно. Люди падали. Немцы брали их за руки-за ноги и уносили, куда следовало. Ежедневно по 5-6 человек мы выносили мертвыми и складировали около крематория. Днем выключали воду, и мы не могли даже попить. А когда вдоволь напивались водой, то смотрели друг на друга и не узнавали: такие мы были от воды надутые, распухшие.

Нас, самых здоровых, осталось очень мало. Находился я там около 4 месяцев.

Однажды надзиратель собрал 11 человек и велел отнести 22 термоса каким-то людям, сидевшим на подводах. Это были старики, женщины, дети. Как я позже узнал, это были евреи. Их всех отправили в баню, и вместо воды пустили газ.

Зимой 1943-44 года я попал в лагерь Сан-Валентино. Работал на производстве танков. Там было очень много евреев (около 1000 человек), русских, поляков, политических немцев. Ни у кого из них не было никаких прав, ко всем относились одинаково.

Помню, стоя в шеренге, мы должны были одновременно снимать кепки перед руководством. Если кто-то не успевал сделать это вовремя, его заставляли ходить гусиным шагом (на корточках), а потом бегать кругами. Неподготовленному человеку очень тяжело ходить гусиным шагом, многие падали. Но я до войны активно занимался физкультурой, поэтому мне было это несложно, я даже улыбался, когда делал это.

Вшей развелось огромное количество, они ползали по телу, одежде. Бывало, давишь их на себе всю ночь, а утром видишь, что кончики пальцев все в собственной крови.

Однажды, в 17 градусов мороза, нас всех заставили раздеться, взять с собой только миску, обувь и пойти в умывалку. После помывки мы стояли минут 15 на морозе, голые и мокрые. Потом нас всех выгнали за лагерь, где мы просидели сутки в таком виде. Сидели мы по-татарски, рядами, друг перед другом. Меня схватило, поднялась температура. Майор поддерживал меня сзади, я опирался на него, чтобы было незаметно, что мне плохо. Но после этого нам дали горячий чай, и температура у меня прошла.

Помню случай, когда я захотел получить лишнюю порцию еды. Отдал свою друзьям и пошел за второй. Думал, что если зайду с другой стороны, то раздатчик меня не узнает и даст еще. Но я был такой бойкий, и лицо у меня было запоминающееся. Поэтому когда я попытался попросить вторую порцию, раздатчик погнался за мной с большой поварешкой. Я бежал и думал, что сейчас заскочу в барак, залезу на второй этаж нар, и там он меня не достанет. Но он изловчился и сильно ударил меня по спине здоровым набалдашником от поварешки. Я упал, но он остановился и сказал, что мне этого хватит. Уже гораздо позже, в 1974 году, мне сделали на почке операцию, подозревали рак. Оказалось, доброкачественная опухоль, ставшая последствием того удара.

Когда уже шли бои за Вену, нас посадили в эшелон и отправили на восстановление железной дороги, подорванной советской авиацией. Было это в марте-апреле 1945 года. Но там не было даже лопат, поэтому нас отправили в Эбензей (?). Это было самое страшное, что я видел в своей жизни. Нас там было около 30000 человек. В день на 30 человек выдавали одну буханку хлеба. Мы делили ее поровну, жевали хлеб, сосали его, но не глотали, выплевывали обратно. Глотать было нельзя - мог случиться заворот кишок.

Под окном 30-го блока (блока смертников) трупы лежали горами, а еще живые люди, скорее, живые трупы, ползали рядом. Их было более 1000 человек. Крематорий мог сжигать партиями по 5 трупов, но его стало не хватать, и так уже этот дым, пепел, запах оседал на всем. Для захоронения трупов стали рыть траншеи.

1 мая 1945 года нам, 30 000 человек, было приказано выйти на собрание. Комендант объявил нам, что раз идут бои, мы должны спрятаться в штольнях. Но мы знали, что эти штольни заминированы. Они хотели всех нас там взорвать. И мы, все 30 000 человек, дружно отказались идти туда.

После этого нам почему-то стали давать по 300 грамм хлеба на человека. Ходили слухи, что это помощь от Красного Креста.

6 мая 1945 года мы стояли у забора из колючей проволоки и смотрели, что происходит снаружи. Вдруг навстречу нам идет танк. Мы сначала решили, что танк немецкий и сейчас нас всех будет полоскать. Но танк оказался американским. Люк открылся, и оттуда выглянул негр.  И как кинулись люди к этому танку! В заборе была дыра, мы прошли через нее и побежали ему навстречу. А негр стоял и фотографировал нас.

Мы спустились вниз по склону, а там много-много американских танков. Американцы спрашивали нас по-русски, кто мы. До сих пор помню их белые зубы, как они угощали нас галетами.

Пошли мы, 5-6 человек, на озеро. Видим, едет машина, а в ней мадьяр. Мы отобрали у него машину и поехали на ней. Но американцы у нас ее отобрали и поселили нас на время в домике.

В первую ночь мы зашли к одному бауру. Он пустил нас на сеновал, принес молоко, хлеб. Жена его попросила нас не курить на сеновале. А нам -- какое курить, мы еле живы. Если бы провели в этом лагере еще одну неделю, то точно бы пополнили ряды трупов.

Мы выкинули верхнюю полосатую одежду, было жарко, пошли так, в белье. На 7-8 мая мы остановились в лагере, в котором были одни русские женщины, девушки. Они были очень плохо одеты. Мы с парнями раздобыли оружие и поехали по местным людям, насобирали для девчат одежду. Таким образом мы их одели.

Через  полтора месяца американцы нас отправили на машинах в штат Мельк, там был очень большой концлагерь. Мы за это время приобрели более-менее нормальный вид, стали похожи на людей. Американцы отговаривали нас возвращаться в СССР, говорили, куда мы едем, там одна разруха. В Мельке мы перешли в особый отдел, и те, кто не был запятнан, смогли пройти военную службу на месте. Таким образом, я отслужил в Советской Армии с 1945 по 1952 годы.

Вернувшись на родину, я повидался с семьей, отцом, мы рассказывали друг другу о своих злоключениях.

В 1951 году я немного поработал в Рославле (?), учился на оператора.

В 1952 году я женился на дочери директора завода. Я был видный парень, в футбол играл, плясал, в самодеятельности участвовал, пользовался успехом. Но и тут не обошлось без неприятностей. Дело в том, что, когда я служил в армии, мы должны были ездить в командировки, месяцами сопровождать грузы. Мне и еще некоторым военным это не нравилось, поэтому мы написали рапорт и все подписались. В результате  нас приравняли чуть ли не к государственным преступникам и перевели в авиацию, где надо было служить еще 2,5 года. Таким образом нас проучили.

Позже об этом узнал мой тесть, и начал отравлять мне жизнь, отношения с женой разладились. В 1953 году меня посадили на 1 год за рукоприкладство в отношении тестя.   Но я отсидел неполностью. Я сказал, что я токарь, и меня поставили на работу. Советский лагерь был для меня курортом по сравнению с тем, что я пережил в Германии.

После всего этого я решил податься туда, где я родился, -- в Константиновку. Устроился здесь на стекольный завод, начал работать. Встретил однажды на улице тестя, он узнал, что я здесь. Позже пришел ко мне домой мириться, но я выпроводил его. А потом вдруг приехала моя жена, как ни в чем не бывало. Говорит, жить будем дальше, все у нас будет хорошо. Убаюкала меня вместе с хозяйкой комнаты, где я жил. Стали мы снимать комнату на Червонном, позже дали нам квартиру.

Я отработал на заводе около 60 лет, поднял производство. В то время на заводе был упадок, бутылка считалась плохой. Я по-своему начал там рабочий процесс. Окончил техникум, на 2 курсе уже работал начальником цеха. 27 машин своими руками перевел на свои нужды. С 1960 года завод, благодаря моим усилиям, стал передовым на всех республиках. До выхода на пенсию я работал механиком цеха. В 1980 г. ушел на пенсию, но остался работать  дальше уже в должности наладчика машин.

Детей у меня нет, но у жены есть внук и правнук, они мне как родные.

Из Германии получил компенсацию один раз. А вообще долгое время добивался получения компенсации здесь, но ничего. Если бы у меня была возможность снова поехать в Германию, посетить эти места, я бы поехал обязательно, несмотря на больное сердце.